Политологи из Высшей школы экономики изучили, какой видят Россию представители разных социальных групп — бомжи, депутаты Госдумы, дети-беспризорники, учащиеся элитных школ, студенты вузов и т. д. Оказалось, что у элиты и маргиналов взгляды очень схожи. Причем совпадает не только содержание высказываний, но и стилистика.

Для начала маленький тест. Прочитайте четыре высказывания. Два из них принадлежат депутатам Государственной думы Российской Федерации. Это такие приличные люди в дорогих костюмах, пахнущие дорогим парфюмом. А две цитаты — из интервью с бомжами. Они пахнут совсем иначе.

Попробуйте определить, какие фразы кому принадлежат:

«Русский человек — он гений от рождения. Создай ему условия, он обязательно проявит свои гениальные способности…»

«Если кому-то и завидовать в мире, то это России. У России есть и совесть, и общение, и христианство…»

«Мы великие, потому что у нас есть деньги, потому что есть нефть, есть газ…»

«Без нашей помощи европейцам вообще жить невозможно…»

Честно говоря, я уже и сам запутался и, не заглядывая в исходный текст, не смогу определить, где чьи цитаты. Путаются и авторы исследования, которые опрашивали бомжей и депутатов.

«Схожесть речевых оборотов, словаря и эмоциональной окраски высказываний зачастую приводила к тому, что при сопоставлении ответов депутатов и бездомных было невозможно угадать, представителю какой из исследуемых групп принадлежит то или иное суждение», — пишут ученые в статье, опубликованной в одном из последних номеров научного журнала «Полис».

Беспризорники немного добрее…

— Как вообще такая идея пришла вам в голову? Почему бомжи и депутаты? — допрашиваю заведующую лабораторией политических исследований Высшей школы экономики Валерию Касамару и сотрудницу той же лаборатории Анну Сорокину.

— Вообще-то начали мы с детей. Три года назад решили опросить обычных московских старшеклассников и детей-беспризорников…

Вторая группа — строго противоположная. «Дети улиц — это не только бездомные беспризорники, лишенные родителей и крова, но и ребята из неблагополучных семей, где отец и мать, как правило, пьющие или находятся в заключении. Эти подростки не посещают школу, зарабатывают на жизнь попрошайничеством или неквалифицированной работой, совершают различные административные и уголовные правонарушения, вовлечены в проституцию, курят, употребляют алкоголь и/или наркотики. Фактически это молодая поросль российского социального дна», — объясняют авторы исследования.

Во время интервью всем задавали один и тот же набор вопросов: «Как бы ты мог описать нашу страну?», «Какой будет наша страна через десять-двенадцать лет?», «Есть ли у России враги?», «Каким должен быть президент?» и так далее.

— Изначально была гипотеза, что вот мы сейчас покажем, какие несчастные бомжи и какие у нас хорошие московские школьники, — объясняет мне Валерия Касамара. — Мы думали, что у нас будет диаметрально противоположная ситуация.

Но оказалось, что многие ответы на удивление похожи. Высказывания подростков из обеих групп изобилуют мифологемами и штампами. В них все время мелькают пат­риархальные образы «президента-батюшки» и «России-матушки».

Но на лицеистах с беспризорниками исследование не остановилось. В конце концов, дети есть дети. Им положено быть категоричными и наивными.

Куда интереснее узнать, что думают вполне взрослые люди, которые уже успели что-то узнать о стране кроме страниц из школьного учебника. И политологи опять выбрали два крайних варианта — бомжи и депутаты Государственной думы.

Разговоры на паперти

Сижу перед авторами исследования — Анной и Валерией. Две хрупкие барышни, милые и интеллигентные. Я легко могу представить себе их в коридорах Госдумы, среди ковров, евроремонта и серьезных людей в пиджаках. Но ведущими с подвыпившим бомжом за­душевный разговор на тему «Что, на ваш взгляд, представляет собой современная Россия?»…

— Все беседы мы проводили сами: в переходах метро, у вокзалов, на паперти. Это не тяжело. Бездомные идут на контакт вообще без проблем. Конечно же, они с большей готовностью беседуют на тему своего тяжелого существования, но и про политику тоже охотно говорят. Это скорее наше предубеждение, что с ними нельзя общаться, — признается Валерия Касамара. — Они такие же люди, как и мы. В чем-то более сердобольные, в чем-то более инфантильные. Они все разные. Люди среднего возраста успели получить высшее образование при СССР, кто помоложе — тем уже не удалось. Но наши бездомные, наверное, самые образованные в мире.

Как признаются политологи, общаться с депутатами оказалось сложнее, чем с бомжами.

— Депутатов поймать намного тяжелее. Хуже всего общаться с депутатами-дамами, — рассказывает Валерия Касамара. — У нас так и не получилось поговорить ни с одной женщиной-депутатом: нелюбезны и совсем недостижимы. С мужчинами проще, хотя это опять же относительная простота. Тяжелее всего с депутатами-элдэпээровцами. Что касается единороссов, то они все время думают о том, насколько они политкорректны. Так что их ответы были похожи на изложение домашнего задания.

На дискурс запах не влияет

Еще в школе нас учили, что бытие определяет сознание. Даже если отбросить марксистский детерминизм, любая другая теория не будет спорить с тем, что социальное положение человека должно как-то влиять на его высказывания. А положение депутата явно отличается от положения бомжа. И дело даже не в марке одеколона или рационе питания. Народные избранники по долгу службы погружены в мощный информационный поток. Они читают газеты, поль­зуются интернетом, расторопные референты и помощники приносят им аналитические записки. Много информации депутаты получают из первых рук. Они включенные, они в тусовке.

Бездомные, наоборот, исключенные. В закутках на привокзальных площадях нет интернета. Вместо мощного информационного потока им достается лишь тоненькая струйка в виде выброшенных газет и окриков полицейского.

И вот результат. «Наше исходное предположение о том, что взгляды политической элиты и бездомных, двух диаметрально противоположных социальных групп, должны кардинально отличаться друг от друга, не получило подтверждения. Респонденты двух исследуемых групп продемонстрировали схожесть дискурсов, несмотря на различия повседневного контекста, в котором они находились. Выявленные схожие черты представителей российского парламента и маргиналов позволяют нам констатировать наличие серьезных проблем на пути дальнейшей модернизации страны, которые в первую очередь связаны с отсутствием адекватной оценки происходящих процессов представителями политической элиты», — печально констатируют авторы исследования.

«Нищая сирота без отца и матери…»

Между высказываниями депутатов и бомжей общего даже больше, чем в интервью с подростками на улице и в лицее. Это касается и содержания, и стиля. Почти везде звучал пафос национальной исключительности: «Мы особые…», «У нас свой путь…», «Нам все завидуют».

Иногда складывается ощущение, что Россия и для бомжей, и для депутатов — это такой остров, оторванный от всего мира. Отчет политологов звучит почти как диагноз: «“Россиецентризм ”, практическое отсутствие глобального мышления. Рассуждая об опасностях современного мира, никто из участников исследования не упомянул об угрозах глобального характера (международный терроризм, распространение ядерного оружия, угроза экологической катастрофы и т. п.). Взаимоотношения с другими странами рассматривались ими только под углом зрения проблемы утверждения России в качестве великой державы».

Помимо образа «России-матушки» во многих высказываниях всплывает «царь-батюшка» в виде премьер-министра, президента или генсека. Среди наших бомжей и депутатов так и не прижилась идея, что президент и пре­мьер-министр — это не более чем менеджеры, которых население избирает-нани­мает на определенный срок.

При этом сами бомжи и депутаты не считают себя хоть как-то причастными к управлению страной. С бездомными все понятно: между Кремлем и площадью Трех вокзалов социальное расстояние космических масштабов. Но ведь депутаты по идее и есть эта власть.

Бродяжничающий патриотизм

Если бы я был бомжом, я бы к своей стране относился очень плохо. Какая же она нехорошая, эта страна, если я, в общем-то неплохой человек, не имею крыши над головой, жру недоеденные кем-то беляши и не могу принять душ хоть раз в неделю! За что можно любить такую страну?!

Но наши бомжи не такие. Количество позитивных оценок у них не меньше, чем у обласканных властью и живущих в достатке депутатов. Их признания в любви к стране — гамма чувств от брутального «Сегодняшняя Россия — самая сильная держава, которая всегда была и будет непобедимой» до интимного «Россия — это любимая матушка… Другие страны для меня никак. Куда ни уедешь, все равно вернешься к ней. Она тянет обратно. И закрываешь глаза на все проблемы, лишь бы быть на Родине своей».

— Мне британские коллеги так и сказали: мол, вы должны гордиться, что у вас бездом­ные так любят свою страну, — рассказывает Анна Сорокина.

— Для политика отстаивание национальной идентичности — неотъемлемая часть профессии, отсюда «россиецентризм», великодержавность и прочее. Политик, принижающий значение своей страны, обречен на крушение карьеры. Ситуация, в которой оказалась Россия в последнее время — поражение в холодной войне, распад СССР, частичная утрата статуса сверхдержавы, — только обостряет «проидентичность», заставляет депутатов соревноваться в патриотизме. Наоборот, либеральная риторика, интеллектуальный скепсис увязываются с причинами наших глобальных поражений и унижения. Итак, сверхпатриотическая мифология компенсирует общенациональное унижение.

Слишком простые истины

Несколько лет назад американский психолог Филипп Зимбардо стал лауреатом Игнобелевской премии — иронического аналога главной научной награды. Вообще-то Зимбардо вполне себе серьезный ученый: классик социальной психологии, автор знаменитого Стэнфордского тюремного эксперимента, бывший президент Американской психологической ассоциации и т. д.

Игнобелевскую премию он получил за небольшую работу под названием «Удивительно простые личности политиков». Главная ее идея такова. Вроде бы американский политик обязан иметь неплохой уровень образования, как минимум Гарвард. Его личность должна быть сложной, многогранной и глубокой. Но публике политическая фигура кажется очень примитивной и поверхностной. Постепенно и сами политические деятели подстраиваются под это восприятие. Так интеллектуалы становятся очень простыми.

Нечто похожее происходит и с российскими политиками. У многих наших депутатов за плечами Физтех или МГУ. Их нынешнюю работу тоже не назовешь простой — попробуйте написать хотя бы один закон, лично я бы не рискнул. Но когда речь заходит о глобальных вопросах, их речь и мысль сразу приобретают какую-то фольклорную примитивность.

Но герои исследования тяготеют к штампам. Как признаются политологи, многие разговоры сводились к простой и парадоксальной формуле: «Что такое Россия?» — «Великая и могучая страна!» — «Что с нами будет завтра?» — «Все развалится и взорвется».

— Мы ждали хоть какого-то экспертного мнения. Ссылки на программы, на проекты, на статистику. А тут как былину читаешь, — сокрушается Анна.

Даже девятиклассник из обычной районки после моего вопроса о будущем России поинтересовался, имею ли я в виду оптимистический сценарий или пессимистический. Депутаты же наши изъясняются в былинно-сказочном стиле, что роднит их с бомжами. «Сегодняшняя Россия — это сирота без отца и матери. Большая, но не великая. Богатая, но нищая. Злая страна, стоящая на краю пропасти», — говорит депутат. «Не очень хорошая картина: нищая, босая, разоренная страна, никому не нужная в мире», — вторит ему бездомный.

Критическая середина

Исследование политологов, конечно, ин­тересное. В нем научная ценность сочетается с экстравагантностью. Можно даже его выдвинуть на Игнобелевскую премию — чем наши политологи хуже Филиппа Зимбардо?!

Но в какой-то момент у меня (да и не только у меня) пробуждается жажда критики. В конце концов, может быть, в бомжах и депутатах нет ничего исключительного? Просто весь российский народ, как один человек, думает и высказывается одинаково. Тогда вся красота исследования пропадает. Я интересуюсь у Анны и Валерии:

— Можете ли вы предположить, какие высказывания были бы у представителей среднего класса? Если бы подобные темы обсуждались не с бездомными и депута­тами, а, допустим, с преподавателями Высшей школы экономики, что получилось бы?

Политологи меня успокаивают: оказывается, они успели опросить еще множество других категорий населения. И не все так уж однозначно. Например, между студентами были существенные различия.

— Тут ситуация такова: чем менее элитарный вуз, тем больше фольклорности в высказываниях. Если университет достаточно серьезный, то появляется больше аргументированности и критичности, — поясняет Анна. — По-другому мыслят и представители малого бизнеса.

Итоги подвела Валерия Касамара:

— Судя по результатам наших исследований, единственный критерий, который позволяет говорить о значимых отличиях, — это хорошее образование. Подчеркиваю, что не просто высшее образование, а то, которое позволяет человеку критически оценивать происходящее, не просто потреблять ту информацию, которая идет из СМИ, а рефлексировать, сопоставлять и опять же анализировать.

Но лично мне кажется, что дело не только в университетском дипломе, благо сами же политологи признают, что наши бомжи вполне образованны. Скорее, речь идет о появлении наряду с пресловутым средним классом еще и «рассудительного класса» («спокойного класса», «современного класса», «рационального класса» — можно придумать много вариантов), который будет видеть страну именно как страну, а не как персонаж былины.

Григорий Тарасевич
Источник: expert.ru