Валерий Зорькин опубликовал в «Российской газете» статью «Предел уступчивости» — об отношениях России с Европейским судом по правам человека и, шире, о соотношении национальных и наднациональных юридических институтов. Если бы эту статью написал простой преподаватель права, то тезисы, выдвинутые в ней, не имели бы столь большого общественного значения. Однако в данном случае речь идет о тексте председателя Конституционного суда, что привлекает к нему особое внимание.

Итак, Зорькин полагает, что, учитывая практику Европейского суда, Россия идет на уступки, которым надо установить предел в целях защиты «нашего суверенитета, наших национальных институтов и наших национальных интересов». И следовательно, надо выработать механизм, позволяющий не выполнять решения Страсбургского суда, которые носят сомнительный характер и прямым образом затрагивают национальный суверенитет и основные конституционные принципы. Похоже, что механизмом, предлагаемым Зорькиным, являются решения Конституционного суда (под его председательством), которые, по его мнению, более значимы, чем позиция суда в Страсбурге.

Но вот что интересно. Зорькин приводит пример, когда Европейский суд принял решение, противоречащее позиции Конституционного суда России. Судя по зорькинской риторике, можно предположить, что речь идет о нарушении основополагающих прав человека, зафиксированных в Конституции. Однако в решении по делу «Константин Маркин против России» ничего подобного нет. Там говорится только о том, что военнослужащий-мужчина имеет такое же право на трехлетний отпуск по уходу за ребенком, как и проходящая военную службу женщина. Конституционный суд России в прошлом году решил иначе, однозначно встав на сторону государственных интересов в споре с частным интересом конкретной семьи. Для Страсбурга такая позиция неприемлема, равно как и для российской Конституции, в которой четко сказано, что «человек, его права и свободы являются высшей ценностью» (ст. 2), «мужчина и женщина имеют равные права и свободы и равные возможности для их реализации» (ст. 19) и «забота о детях, их воспитание — равное право и обязанность родителей» (ч. 2 ст. 38).

Получается, что Страсбургский суд в данном случае не посягнул на основы конституционного строя России, а выступил в качестве его защитника, взяв на себя функцию, с которой не справился Конституционный суд, апеллировавший к другому конституционному положению — о том, что под защитой государства находятся «материнство и детство» (ч. 1 ст. 38). Получается, что «отцовство» под такой защитой не находится. Но эта же статья прямо защищает и семью, что подразумевает и гарантии прав отца, будь он военным или гражданским (кстати, отцовство прямо защищается ст. 1-й Семейного кодекса России).

Возмущение Зорькина по поводу этого решения можно понять: он отстаивает правоту своего суда, но дело не только в этом. Зорькин упоминает еще об одном решении Страсбурга — связанном с неправомерностью запрета в России гей-парадов. И приводит пример с недавними беспорядками в Белграде во время аналогичного мероприятия. Причем рассматривает это событие как реальное возмущение большинства населения (заметим, что на участников парада напали около шести тысяч человек, а в демонстрации традиционалистов, прошедшей накануне, участвовали 11 тысяч; население Белграда без окрестностей — 1,2 млн человек) против действий меньшинства, «ломающих культурный, нравственный, религиозный код». И вот здесь начинается самое интересное. Ни в Конституции России, ни в Конституции Сербии гей-парады — как бы к ним ни относиться — не запрещены. Современный принцип демократического правового государства — «что не запрещено, то разрешено». Не только в Европейской конвенции о защите прав человека, но и в Конституции России ничего не сказано ни о каком «коде». Напротив, есть ст. 14 Конституции, в которой четко сказано, что никакая религия не может устанавливаться в качестве государственной или обязательной. А ст. 13 предусматривает запрет установления государственной или обязательной идеологии. Представители сексуальных меньшинств, как и их противники должны пользоваться равными правами — иная точка зрения в рамках действующей Конституции является выражением правового нигилизма, даже если она исходит от председателя Конституционного суда. Тем более если речь идет хотя бы о частичном оправдании противозаконного насилия. Это, во всяком случае, никак не меньший правовой нигилизм, чем попытки внедрения в России однополых браков, которые противоречат Семейному кодексу (ч. 3 ст. 1).

Неприятие Зорькина вызывает и то, что Европейский суд взял в производство жалобу объединенной оппозиции относительно думских выборов 2003 года. Здесь уже председатель Конституционного суда не апеллирует ни к Конституции (за явной безнадежностью), ни к «кодам», в которых при всем желании нельзя найти ничего похожего на оправдание административного ресурса. Зорькин прибегает не к юридическим или культурологическим, а к квазиполитологическим аргументам — о раскачивании общества по сценарию «оранжевых революций». Кстати, в своей статье он говорит и о том, что некто (видимо, европейцы) навязывает России «внешнее «дирижирование» правовой ситуацией в стране, игнорируя историческую, культурную, социальную ситуацию». Игнорирование российской Конституции в списке прегрешений «внешних дирижеров» не значится.

Занятно и то, что Зорькин в обоснование своей позиции о преимуществе решений Конституционного суда над Европейским приводит германский прецедент. Действительно, в 2004 году Федеральный конституционный суд Германии принял решение, противоречащее точке зрения Страсбурга — по делу Гёргюлю. Правда, Зорькин в своем тексте не раскрывает характер этого дела, а оно чрезвычайно интересно. Речь идет об иске отца, который настаивал на своем праве на общение с внебрачным сыном. Драматизм ситуации состоял в том, что отец узнал о существовании ребенка уже после того, как тот был передан в приемную семью. Страсбург встал на сторону отца, германский суд высказался в защиту прав приемных родителей и самого ребенка, которому, понятно, может быть нанесена сильная моральная травма. Таким образом, каждый из судов пытался наилучшим образом выполнить Европейскую конвенцию, защитив права человека, являющиеся основополагающими не только для российской, но и для германской Конституции. Вопрос был лишь в том, какого именно (с моей личной точки зрения, «немецкое» решение было более гуманным, чем «европейское»). Зорькин же стремится взять под защиту интересы государства, даже если они противоречат правам человека.

В чем же дело? В том, что в России на практике существуют две конституции. Первая официально действующая, принятая на референдуме в 1993 году — в ней содержатся все перечисленные выше положения. Вторая — неписаная, но соблюдаемая с гораздо большим рвением и эффективностью. В ней права государства, безусловно, выше прав личности. В стране существует доминирующая патриотическая идеология, а православная церковь имеет неизмеримо больше прав, чем католики или протестанты. Свобода собраний, митингов и демонстраций ограничены интересами государства, а право на свободу передвижения — регистрацией, являющейся псевдонимом неконституционной прописки.

Зорькин оказался в противоречивой ситуации. По должности он обязан защищать официальную Конституцию, либерализм которой давно вызывает неприятие консерваторов. А Зорькин является последовательным представителем консервативной мысли, как, например, и отец Всеволод Чаплин, фактически выступающий за пересмотр либеральных конституционных положений. Отличие заключается в том, что о. Всеволод — сотрудник негосударственной организации (Московской патриархии) и, как всякий гражданин, имеет полное право на собственное мнение (ст. 29 Конституции). А Валерий Зорькин — главный конституционный судья и, по определению, хранитель действующего закона, а не неписаного, пусть даже и более соответствующего миропониманию консерваторов.

Но председатель Конституционного суда действует как политик, и тот факт, что он в своей статье не отрицает самой возможности сближения с Европой, только это подтверждает. Политик в отличие от идеолога должен учитывать настроения власти, которая в последнее время проводит проевропейский внешнеполитический курс (частью которого стала ратификация 14-го Протокола к Европейской конвенции, предусматривающего упрощение принятия решений в Страсбургском суде). Ведь и Никита Михалков — сейчас уже более политик, чем режиссер — в своем консервативном манифесте не выступил принципиально против вступления России в ВТО (это ведь официальная точка зрения), но поставил условием проведение протекционистской политики. Понятно, что ВТО плюс протекционизм — это сапоги всмятку. Из этого же ряда и «европеизм» Зорькина, считающего, что шаги навстречу Европе — всего лишь «уступки», которым, по возможности, надо поставить предел.

Источник: ej Автор: Алексей Макаркин