Бельгия готова развалиться на две половинки — Фландрию и Валлонию

Когда в Европе кипела дискуссия по поводу планов признать независимость Косово, из России звучали зловещие предупреждения: мол, откроешь ящик Пандоры с пересмотром границ, а потом только и считай новые государства.

Владимир Путин даже публично напомнил европейцам об их собственных болевых точках – Фландрии, Стране Басков, Каталонии…

Звучало это тогда не слишком убедительно. Едва ли кому-то из фламандских, например, сепаратистов, которые не хотят делиться благосостоянием с Валлонией, приходило в голову сравнивать себя c боевиками, добивавшимися суверенитета для нищей окраины бывшей Югославии.

Три года спустя, с 1 июля этого года, в Евросоюзе председательствует Бельгия, которой руководит временный кабинет министров. Сформировать полноценное правительство по итогам июньских выборов пока не удалось.

В двухобщинной стране это всегда непросто, а сейчас перспективы и вовсе неясны, ведь победу во Фландрии одержал Новый фламандский альянс, официально добивающийся разделения государства. Правда, лидер партии Барт де Вевер быстро умерил риторику, заявив, что процесс должен быть длительным и постепенным, но от цели он не отказывается.

Начало июля ознаменовалось и еще одним примечательным событием. В Барселоне прошла крупнейшая со времени франкизма демонстрация (около полутора миллионов участников). Поводом для нее стало решение Конституционного суда Испании. Он отказался признать каталонцев отдельной нацией, как это провозглашено в Конституции Каталонии, принятой по итогам референдума 2006 года.

А 28 июля каталонский парламент намерен рассмотреть закон о запрете корриды на территории провинции. Акт, объясняемый заботой о правах животных, но воспринимаемый преимущественно в политическом контексте, – как способ противопоставить себя остальным испанцам.

«Проклятие Путина» сбывается? Вряд ли эти и другие проявления национального самосознания, вновь заявившего о себе в Европе, связаны с событиями вокруг Косово. Но к концу первого десятилетия XXI века в одной точке сошлись несколько процессов, которые все вместе воздействуют в одном направлении.

Во-первых, конечно, фактическая отмена табу на пересмотр границ, которое действовало в Европе после Второй мировой войны, не могла не создать новую атмосферу.

Если распад союзной Югославии и СССР можно было посчитать стихийными бедствиями, а Чехословакия разделилась полюбовно, то Косово, Абхазия и Южная Осетия продемонстрировали иной тип размежевания. Вопреки формальным нормам международного права и, самое главное, в результате провала усилий разрешить споры в современном духе, то есть на основе сосуществования наций в полиэтническом государстве.

Еще в середине 1990-х Европа твердо отстаивала именно такой подход – трем общинам Боснии и думать запретили о разводе. Теперь традиционной принцип «крови и почвы» взял верх. Нельзя исключить, что он, в конце концов, возобладает и в остающихся конфликтных зонах на постсоветском пространстве – в Молдавии (Приднестровье) и Азербайджане (Карабах).

Во-вторых, свою роль играет дискуссия о переосмыслении истории, которую инициируют страны, считающие себя жертвами и нацистского, и советского режимов. Вопрос ставится не о границах, а о приравнивании друг к другу преступлений обоих тоталитарных государств, однако это может иметь более широкие последствия.

Вся европейская система второй половины ХХ века зиждется на итогах Второй мировой войны в том виде, как их сформулировали державы-победительницы в Ялте и Потсдаме. Тогдашние сделки, сколь циничными они ни были бы, утвердили статус-кво, в том числе в пограничном вопросе.

Если пересматриваются одни компоненты тогдашних договоренностей – идеологические, то почему должны оставаться нетронутыми другие – территориальные. Не случайно, например, президент Румынии официально отказывается признавать границу с Молдавией, ссылаясь на преступный характер пакта Молотова – Риббентропа.

В-третьих, общеевропейская идентичность, которая постепенно преодолевала бы в сознании жителей Старого Света национальные черты, не сформировалась, но глобализация вторгается в жизнь всех и каждого, пытаясь стирать этнические и культурные различия. В этой непривычной среде люди инстинктивно ищут какую-то опору, что в большинстве случаев ведет к попыткам защитить национальную самоидентификацию.

Проявляется это по-разному – от возрождения сепаратистских устремлений, которые, казалось бы, не имеют смысла в единой Европе без реальных границ, до отторжения чужеродных элементов, что, например, наглядно проявилось на недавних выборах в Нидерландах. Небывалого успеха там добилась антимусульманская Партия свободы, имеющая шансы войти в правительство одной из самых либеральных стран Европы.

Наконец, в-четвертых, экономический кризис обострил проблему «кормильцев» и «нахлебников». На общеевропейском уровне это проявляется в росте напряжения между донорами, прежде всего Германией, и прочими, которые ждут от доноров готовности раскошелиться на поддержку совместного проекта.

Но то же самое происходит и на внутригосударственном уровне. Так, на долю Фландрии приходится более 60% бельгийской экономики, Каталония обеспечивает четверть ВВП Испании. За свои деньги более состоятельные провинции требуют особого уважения их запросов, в том числе в сфере прав и полномочий.

Границы в Европе – понятие весьма неустойчивое. Со времени формирования национальных государств в XVII веке они менялись постоянно. А каждый период фундаментальных изменений в европейском устройстве означал кардинальный пересмотр территориального вопроса. Нет оснований думать, что XXI-е столетие станет исключением.

Федор Лукьянов

www.gzt.ru