Политическая антропология как сфера научного знания занимается изучением политических институтов и процессов в их связке с традиционным культурным наследием конкретных народов. Проекты национальной идеи непременно должны учитывать этот фактор.
Научная задача этой работы – показать, что специалисты по политической антропологии способны провести качественный анализ политических традиций народов России, их политической культуры. С помощью анализа схожих политических традиций российских народов можно будет сформулировать «золотую середину», на основе которой станет возможным выработать национальную идею России.
Политическая антропология выясняет связь политического поведения с более широкой групповой культурой и исследует то, какими путями происходит развитие политических институтов и практики у разных народов. Политантрополог изучает и такое непростое явление, как политическая культура. Неслучайно исследователь В.В. Бочаров считает, что в настоящее время политическая антропология должна стать прикладной наукой, направленной на оптимизацию принимаемых в процессе управленческой деятельности решений в условиях, когда в качестве управляемых выступают полиэтничные субъекты, политическая культура которых густо замешана на традиционном субстрате.
Российский политолог А.С. Панарин отмечает, что политическая антропология анализирует актуальные проблемы гуманизации политики, защиты гражданина от жестоких политических технологий, возможность творческой самореализации личности в политической деятельности.
Исследователь М. Абеле несколько расширяет предмет политической антропологии, полагая, что в ее задачи входит анализ властных процессов, систем и способов, в которых проявляются корни и формы политического действия в наших обществах. Ж. Баландье полагал, что в задачи политической антропологии входит сравнительное изучение политической организации первобытных и архаических обществ. По Л.Е. Куббелю, который предлагал называть политическую антропологию термином «потестарно-политическая этнография», предметом политической антропологии являются отношения власти и управления обществом преимущественно в доиндустриальные эпохи.

Однако российский политантрополог Н.Н. Крадин уверен, что совре-менный специалист в сфере политической антропологии занимается не только такими традиционными темами, как исследование политических институтов «примитивных» сообществ или проблем происхождения государства, но и может успешно обращаться к изучению механизмов власти и контроля в современных индустриальных обществах.
Непонимание политической культуры народов, имеющей архаические корни, может привести к нежелательным противоречиям в обществе и государстве. К. Лоренц приводит хороший пример того, как непонимание ритуалов другой культуры вызывает недоверие и страх, что в свою очередь может стать источником агрессивного поведения людей. Так, он пишет, что в северной части Германии, особенно в Пруссии, приняты другие манеры беседы – там считается вежливым, чтобы собеседник держал голову прямо и смотрел прямо в лицо. Тогда как в Австрии принято слушать собеседника, повернув в его сторону голову и «подставив» ухо говорящему – это является жестом учтивости и выражает готовность внимательно слушать. Современный российский политантрополог Н.Н. Крадин приводит и другие примеры. По его мнению, знаменитая «американская улыбка» не только является простым знаком вежливости, но и свидетельством открытости, демократичности об-щества. Тогда как для россиянина улыбка – это уже паттерн личностного благоприятного отношения. Отсюда возникает немало проблем в отношениях между представителями двух столь разных культур. Ведь для многих из россиян американцы нередко выступают в роли коварных представителей Запада, которые только улыбаются, много обещают, но скупы на реальные поступки. Сами американцы, наоборот, высказывают недоумение по поводу загадочной русской души, стремления русских перевести деловые контакты на почву личностных отношений.
Тот факт, что у современной политической антропологии растёт при-кладная значимость, – не вызывает сомнения. Так, ещё в 1930-х гг. амери-канские антропологи работали с коренными индейцами, изучая их традиции самоуправления на уровне племён, и готовили рекомендации по содержанию племенных хартий и конституций. Между тем, политическая антропология реально заявила о себе миру именно в 1940 г., когда увидела свет книга «Африканские политические системы» под редакцией М. Фортеса и Е.Е. Эванс-Притчарда.
Однако идеологическая ангажированность некоторых научных проек-тов, инициированных США в прошлом, чуть было не дискредитировала благие начинания. В этом плане весьма показателен проект «Камелот», в ходе реализации которого американцы пытались использовать университетские исследования для оценки антикоммунистических настроений в Чили. Высказывалось даже мнение, что антропологи косвенно причастны к падению правительства С. Альенде и установлению проамериканского военного режима А. Пиночета. Подобные подозрения существовали и касательно тех антропологов, которые участвовали в разработках, связанных с войной во Вьетнаме.
Представители критического направления указывали, что типичный для антропологов акцент на культурной адаптации превращает их в ин-струмент неоколониальной и или империалистической политики.
К сожалению, академическая этнография долгое время не признавала прикладную антропологию, полагая её ненаучной, а прикладные антропологи не всегда прибегали к этнографическим методам, считая их бесполезными для практики. Тем не менее, в 1983 г. на XIII Конгрессе Международного союза этнологических и антропологических наук было принято решение о создании Комиссии по «антропологии в политике и практике». Так, по данным Американской антропологической организации, в 1986 г. неакадемическая занятость антропологов составляла 5,1%, а в 1997 г. вне университетов работали уже 29% выпускников антропологических кафедр. В.В. Бочаров пишет, что в структуре университетов США существует 300 самостоятельных факультетов антропологии (или культурной антропологии). Число ученых, посвятивших себя антропологии, стремительно растет во всем «западном» мире. Показательно, что число членов Американской антропологической ассоциации увеличилось с 1101 в 1940 году до 2260 в 1950 году и до 6420 в 1970 году.
Современный политтехнолог всегда учитывает специфику эволюции политических институтов у разных наций и этносов. Так и с национальной идеей – она взаимосвязана с политической культурой общества, носителем которой является народ. То, что антропологические различия народов накладывают свой отпечаток на формирование политической культуры и политических институтов, уже давно подмечают исследователи.
Политическая антропология предлагает для моделирования национальной идеи научную базу. Методами политической антропологии являются:
1. Функционализм (от лат. functio – исполнение). Этот метод исхо-дит из того, что культура является средством, позволяющим человеку существовать в природной среде. Культура представляет собой целостную систему, все элементы которой находятся во взаимозависимости друг с другом. Каждый из этих элементов выполняет специфическую функцию. К примеру, с помощью этого метода британский антрополог Б. Малиновский исследовал древнюю функцию магии, которая заключается в ритуализации человеческого оптимизма, в укреплении его веры в победу надежды над страхом.
2. Структурный метод. Данный метод основан на выявлении ус-тойчивых связей внутри системы, обеспечивающих сохранение ее основных свойств. Истоки структурализма восходят к работам Эмиля Дюркгейма. К примеру, политантрополог Хенри Классен в своём труде «Раннее государство» провел сопоставление 21 раннегосударственного общества почти по 100 различным показателям. Изучая, в частности, структуру аппарата управления, он отметил следующие устойчивые корреляции. Почти на уровне 99% совпадения для ранних государств характерна трехъярусная административная система (центральное правительство, региональная и местная власть). Так называемые общие функционеры (выполняющие несколько различных функций одновременно) столь же часто обнаруживаются главным образом на региональном уровне и несколько реже на национальном и местном уровнях. Согласно собранным данным, наиболее часто они занимались сбором налогов или дани, несколько реже выполняли судейские или военные обязанности. Как наследование, так и назначение на должность «общих» функционеров встречались редко. Кстати, в большинстве случаев (68%) существовал смешанный способ комплектования. Классен полагает, что вполне оправданно сделать вывод о существовании тенденции максимизации власти функционеров на региональном уровне. При этом он фиксирует наиболее сильный контроль центра именно для этого уровня управления.
3. Сравнительно-исторический метод. Данный метод позволяет выявить путем сравнения общие и специфические черты в эволюции тех или иных политических явлений, институтов, культур и т.д.
4. Политические антропологи могут стимулировать общественную активность граждан. В связи с этим растёт популярность акционистского и партисипаторного методов. Акционистский метод нацелен на конвертацию знаний в действия – антропологические разработки такого рода призваны способствовать разнообразным мероприятиям, акциям. Партисипаторный метод базируется на представлении о способности любого человека к критическому мышлению и анализу и рассчитан на мобилизацию ресурсов простых людей, активизацию их потенциала. Здесь к анализу стоящих перед организацией проблем привлекаются сами её члены, а исследователь лишь помогает им, методически обеспечивая данный процесс.
Примером таких исследований политических традиций конкретных народов могут являться работы российского антрополога И.И. Пантюхова.
Он ещё в начале XX века отмечал интересные психологические разли-чия у великороссов и малороссов. И.И. Пантюхов пишет, что в украинце есть такая составляющая черта менталитета как «кочевничество», индивидуализм. С этим, конечно, так и хочется поспорить. Однако если вспомнить украинский Майдан, то становится понятным, что политтехнологи оппозиции при организации «цветной революции» реально учитывали подобные черты. С другой стороны антрополог выделяет такие аристократические черты украинцев, как развитое чувство собственного достоинства и независимости. Отсюда — верность верховной (центральной) власти как единственно признаваемой. Эта верность украинцев одинаково проявлялась и в отношении литовских князей, и польских королей, и русского самодержавия. При этом, как только возникало сомнение в верховной власти, — мятежи длились долго. Подме-ченные черты украинского народа — индивидуализм и пренебрежение к общественным интересам (что также дискуссионно) — объясняет, по мне-нию российского политолога А.Н. Савельева, малое количество подвижников, жертвующих ради общего блага общими интересами в смутные времена. С этим тоже можно, конечно, поспорить, но дело не в этом. Интересная особенность — украинцы, как большие индивидуалисты, строили в основном хутора, русские, как большие коллективисты, строили крепости и города. Образ жизни предков всё же влияет на менталитет последующих поколений, хоть и не фатально. Тем не менее, подобные особенности менталитета не может не учесть грамотный политтехнолог.
Великороссы, по мнению И.И. Пантюхова, как большие коллективи-сты, изначально сбивались в общины и артели с внутренней самодисциплиной. Кроме того, антропологи отмечают, что русские больше, чем украинцы склонны предъявлять претензии к высшей власти и требовать от неё силы и справедливости – если этих качеств не было, то русские уходили в отдалённые территории – вплоть до Форта Росса в Калифорнии. Те же антропологи пишут, что русский может быть раболепен к местной (региональной) власти, но придирчив к высшей – вплоть до гибельного анархизма. Он идеалист, любит глобальные обобщения. Российский политолог А.Н. Савельев отмечает, что неслучайно коммунистический проект в России получил довольно долгое магистральное развитие. Украинец, наоборот, скорее нигилист, чем анархист, ибо не терпит высших принципов, предпочитая рациона-лизм, мелочи, аккуратность.
И.И. Пантюхов также пишет, что великороссы – стратеги, а малороссы – тактики. Отсюда в общем государстве русские – главные организаторы народной жизни, реформаторы и герои, украинцы – блестящие чиновники, великоросс опасен власти революцией, объединяющей народные армии, малоросс опасен ей индивидуальным протестом, мстительностью, нигилизмом, что даёт подпитку разношёрстной оппозиции вплоть до майдана. Однако в едином государстве ментальные черты русских и украинцев «уравновешиваются» и служат только на пользу общему делу. Порознь же – государство с основным русским этносом становится ультра бюрократическим, а государство, с основным украинским этносом – вечно нестабильным.
С высказываниями И.И. Пантюхова можно не согласиться. Вопрос довольно дискуссионный и острый, как и вся политическая антропология.
Часто мы не замечаем, что многие современные политические процессы и явления имеют свои корни в нашем глубоком прошлом. Политическая антропология исследует различные типы политических культур. В России, где политологами локализуется подданническая политическая культура, при формировании национальной идеи, нужно учитывать и этот фактор. Подданническая политическая культура характеризуется, как правило, меньшей политической активностью людей, чем при партисипативной политической культуре.
Существование подданнической политической культуры в России под-тверждается и данными социологических опросов. Ещё 18-22 июня 2010 Аналитический Центр Юрия Левады (Левада-Центр) провел опрос по репрезентативной выборке 1600 россиян в возрасте 18 лет и старше в 130 населенных пунктах 45 регионов страны. По традиции, распределение ответов на вопросы этого исследования приводится в процентах от общего числа опрошенных вместе с данными предыдущего опроса. Вероятная статистическая погрешность данных этих исследований не превышает 3,4%.
В итоге, традиционно большая часть россиян (62%) не заинтересована в участии в политической жизни страны и даже своего города. Кстати, чаще высказывают желание быть включенными в процесс принятия политических решений мужчины, россияне 18-24 лет, с высшим образованием, высоким уровнем доходов, а также жители городов с населением более 500 тыс. человек. При этом, менее всего заинтересованы в этом женщины, респонденты старше 40 лет, с образованием ниже среднего, низким уровнем доходов, а также жители Москвы.
22-25 октября 2010 Левада-Центр провел другой опрос по репрезентативной выборке 1600 россиян в возрасте 18 лет и старше в 127 населенных пунктах 44 регионов страны. В приведённых данных (Таблица 2) распределение ответов на некоторые вопросы исследования приводятся в процентах от общего числа опрошенных вместе с данными предыдущих опросов. При этом, статистическая погрешность данных этих исследований не превышает 3,4%.
Один из вопросов, который был задан россиянам: «Насколько Вы в целом интересуетесь политикой?».
В итоге, согласно данным последнего опроса, россияне стали меньше интересоваться политикой – о своей заинтересованности эфой сферой сказали около трети респондентов (32%). К сожалению, количество таких людей сокращается. При этом, 64% россиян политикой не интересуются вовсе. Любопытно, что меньше всего интереса демонстрируют москвичи (таких всего 19% против 74% не интересующихся политическими событиями), что можно объяснить особенностями жизни в мегаполисе – занятостью на работе, большим количеством мест досуга и развлечений, развитыми технологическими возможностями.
Другой всероссийский опрос населения, инициированный ВЦИОМ, был проведён 13-14 июня 2009 г. Выборка – 1600 человек в 140 населенных пунктах в 42 областях, краях и республиках России. Статистическая погрешность не превышает 3,4%. Опрос показал, что продолжает расти доля россиян, считающих протесты в своем населенном пункте маловероятными (с 64% в мае до 71% в июне). При этом, данная точка зрения наиболее распространена на Дальнем Востоке (79%), в малых городах и селах (79-80%). Но, все меньше становится тех, кто уверен в возможности таких акций (с 33% в марте до 25% в июне). В основном, это жители Северо-Западного округа (32%) и крупных городов (43%). Действительно, протестная активность наших сограждан по-прежнему невысока. Все больше россиян сообщают о неготовности поддержать массовые выступления протеста – с мая доля таких респондентов увеличилась на 5% (с 69% до 74%). Каждый пятый готов к участию в таких акциях (21%). Это, как правило, жители Северо-Западного округа и Дальнего Востока (31% и 29% соответственно), жители крупных и средних городов (24-25%), сторонники ЛДПР (41%). Тогда как не поддержат подобные акции, в основном, жители Центрального округа (78%), южане и сибиряки (по 76%), москвичи и петербуржцы (81%) и приверженцы партии «Единая Россия» (78%).
Граждане, готовые участвовать в протестах, чаще всего согласны под-держать митинги и демонстрации (62%). 54% допускают для себя протест в форме сбора подписей под петициями. 14% готовы к участию в забастовках, 5% — голодовках, по 4% — захвате зданий и перекрытию путей и бойкотировании, 3% — вооруженных столкновениях. Более половины (54%) затрудняются ответить, в каких именно акциях протеста согласны участвовать. Готовность к митингам и сбору подписей под петициями чаще других демонстрируют жители средних городов (76% и 60% соответственно). Среди столичных жители наиболее высок уровень поддержки таких форм протеста, как забастовка (22%), голодовка и вооруженное столкновение (по 13%), захват зданий, перекрытие путей и бойкотирование (по 9%).

Андреенкова А.В. считает, особенностью политической культуры Рос-сии на настоящий момент является чрезвычайно низкий уровень доверия ко всем базовым политическим институтам – и демократическим, и органам, призванным обеспечивать порядок и справедливость. При этом более позитивно оценивают работу демократической системы в России те, кто меньше интересуется политикой.
Тогда как наиболее критическое отношение – у тех, кто ею очень инте-ресуется. По гипотезе исследователя, эта связь непрямая, а опосредована возрастом, так как возраст и интерес к политике, а также возраст и оценка работы демократии тесно связаны. Получается любопытная ситуация, когда базовая поддержка политической системы наиболее высока среди людей мало интересующихся политикой, в то время как критический настрой к системе выражают наиболее заинтересованные в политике группы населения.
Та же Андреенкова А.В. полагает, что наиболее вовлеченными в поли-тический процесс группами в России являются люди старшего поколения. При этом включенность молодежи в политику пока очень низкая. Исследователь делает вывод, что низкий уровень участия молодежи в неэлекторальных формах характерен для всех стран, находящихся на этапе политических трансформаций в Европе. Одновременно у молодежи России проявляется очень низкий уровень электорального участия, что в других странах встречается гораздо реже.
К сожалению, данные соцопросов показывают, что за два года снизилась доля россиян, определяющих себя как граждан России (58% в 2010 году против 70% в 2008). Хотя с 2006 года растет доля респондентов, ответивших бы на вопрос «Кто я такой» словом «человек» (с 24 до 30%). Стало меньше тех, кто определяет себя как жителя своего региона, города, села (с 23 до 19%). 18% идентифицируют себя через национальную принадлежность (18%). Кстати, всё больше становится тех, кто определяет себя через свою семейную роль (с 7% в 2005 году до 17% в текущем году). При этом 15% считают себя советскими людьми.
Между тем, значительно реже россияне определяют себя как представителей определенной профессиональной группы (7%) или конфессии (5%). 6% считают себя космополитами, 2% — европейцами. Выходит, что патриотизм по-русски – это укрепление семьи и уважение традиций. Кроме того, в представлениях об истинном патриотизме россиянам свойственны две конкурирующие точки зрения: 48% полагают, что это уважение традиций, 46% — укрепление семьи и воспитания детей (в 2005 году — 61%).
Прискорбно, что за два года значительно снизилась доля тех, кто видит преданность своей стране в работе с полной отдачей по своей специальности (с 37 до 26%). Но больше стало тех, кто видит патриотизм в праздновании исторических дат (с 13 до 19%). И вдвое чаще, нежели в 2008 году, респонденты стали определять патриотизм как разговоры на патриотические темы (с 6 до 13%). Среди прочих мнений – голосование на выборах за патриотически-ориентированных политиков и партии (14%), конструктивная критика недостатков в своей стране (10%), участие в политических организациях (9%).
35-44-летние сограждане чаще других видят истинный патриотизм в укреплении семьи и воспитании детей (52%). Что также отражает подданническую политическую культуру. Этот всероссийский опрос ВЦИОМ был проведён 5-6 июня 2010 г. На нём было опрошено 1600 человек в 140 населенных пунктах в 42 областях, краях и республиках России. Статистическая погрешность не превышает 3,4%.
Тем не менее, больше трети опрошенных россиян (39%) полагают, что в стране развивается демократия, (и в первую очередь так думают молодые люди до 24-х лет и обеспеченные граждане – по 56%, которые как раз и не интересуются политикой, заняты собой и довольны своим положением). Хотя треть россиян (34%) считают, что «демократическое общество» в России уже существует, всё же в его отсутствии убеждены 47% жителей России. Чаще так отвечали москвичи – их 60%. Тем не менее, низкое политическое участие характеризует подданническую политическую культуру в России.
Между тем, недостаточно заявлять, что корни российской политической культуры находятся в архаическом прошлом. Здесь важен и анализ политических традиций, дошедших до современного времени. Ещё М. Вебер отмечал, что традиционное господство основано на личностном характере отношений власти – отношения между правителем и его помощниками строятся не на служебном долге и деловой компетенции, а на личной преданности своему начальнику. Руководитель рассматривает управление как функцию своей личности и использует имеющуюся власть в соответствии с собственными стремлениями и интересами – он рекрутирует и наделяет властными прерогативами чиновников на основе личной преданности.
Известный политантрополог Л. Вольтман в своё время отмечал силу политической традиции в обществах. По его мнению, в обычае и общественном мнении выражаются как существующие, так и новые потребности и интересы, которые волнуются в глубинах общества – это старый опыт политической правовой истории, что «законы без обычаев бесплодны», когда они не согласуются с характером и привычками, с религиозными предрассудками и унаследованными обыкновениями народа или, по меньшей мере, не связываются с ними органически во время своего развития. Антрополог приводит в качестве доказательства законодательство Ману (I. 108): «Древнейшее обыкновение – есть самый совершенный закон, одобренный в священном писании и в постановлениях божественных законодателей».
Сила политических традиций заключается и в феномене межпоколенческой преемственности, которую, порой, сложно порвать природным катаклизмам и иноземным завоевателям. Политантропологи свидетельствуют, что одной из таких древних политических традиций, исходящей от наших первобытных предков, является редистрибуция. Во многих современных обществах есть отголоски этой поистине бессмертной политической традиции, завораживающей взор политантрополога.
Начну с того, что редистрибуция – это древнейшая традиция перераспределения прибавочного продукта по вертикали. Современный российский политантрополог Н.Н. Крадин отмечает, что нагляднее всего рассмотреть особенности функционирования данного механизма на примере вождеств, где редистрибуция могла использоваться: 1) для потребления на традиционных празднествах, что потенциально должно было способствовать повышению престижа щедрого вождя; 2) для затрат на обеспечение различных общественных работ; 3) в качестве страхового фонда для массовых раздач в голодные периоды; 4) для персонального потребления вождя, его домочадцев, слуг и приближенных.
Традиция редистрибуции существовала и в Африке. Например, в вождествах африканских банту (тсвана, свази, венда) общинники также делали подношения своему вождю. Кроме этого, они обрабатывали специальные поля, урожай с которых шел на пропитание правителя. Дары, как и все остальное, чем распоряжался вождь, считались общественным достоянием. По представлениям банту, вождь должен был тратить все полученное от своих соплеменников на общественные нужды и подарки.
Очень похожие обычаи можно найти в истории современного полине-зийского племени тикопиа. Здесь по обычаю за вождями признавалось право контролировать большое количество пищи и немалое число ценностей, хранимых в их домах. При этом ожидалось, что запасы эти будут использованы во благо народа. У тикопиа накопления рядовых общинников также должны были раздаваться другим. Тем не менее, такой человек рисковал быть обвиненным семействами вождей в фиа пассак – «желании гордиться». Вожди следили, чтобы он не попытался узурпировать некоторые из их привилегий. Кстати, в истории тикопиа имеются прецеденты, когда вожди при случае завладевали добром такого общинника или даже убивали его.
Политантрополог Н.Н. Крадин считает, что редистрибуция – это универсальный рычаг власти, существовавший как в древних и средневековых, так и в современных обществах. Самое интересное, что в обществах, где нет рыночной экономики или она недостаточно развита, данный механизм имеет едва ли не решающее значение. До настоящего времени редистрибуция, возможность того или иного должностного лица направлять разнообразные ресурсы и денежные средства по тем или иным каналам, играет важную роль в приобщении власть имущих к разнооб-разным материальным благам.
Кстати, другой российский антрополог Ю.М. Кобищанов пришёл к выводу, что политическая традиция полюдья, как разновидность архаической редистрибуции, была характерна не только для Древней Руси, но и для многих обществ Кавказа. Антрополог полагает, что полюдье представляет собой один из основных механизмов укрепления зарождающейся государственности, в котором проявляется широкий круг экономических, политических, судебных, коммуникативных, символиче-ских и религиозных функций царской власти.
Таким образом, научная задача политической антропологии заключается в серьезном поиске схожих политических традиций у народов, населяющих Россию. Схожие политические традиции могут дать некую «золотую середину», на основе которой и можно будет выработать национальную идею России. Схожие у разных народов политические традиции – вроде редистрибуции – должны учитываться современными исследователями.

Источник: Федорченко С.Н. Политическая антропология как научная основа формирования национальной идеи России. //Национальная идея России. Материалы Всероссийской научной конференции в РАН. 12 ноября 2010. М.: Научный эксперт, 2011.