Русский терроризм американскими глазами

Мы часто забываем, что родина политического терроризма — Россия. Страна уже пережила в своё время взлёт насилия ради освобождения народа. Американский историк, специалист по этому периоду российской истории, профессор Филипп Помпер после взрыва башен в Нью-Йорке в 2001 году сопоставил российский терроризм и американский.

Теперь у нас очередной повод обратиться к таким сопоставлениям.

[b]— Много лет вы изучали русских народников, в определённом смысле родоначальников политического терроризма. Не могли бы вы сравнить терроризм тогда и сегодня, хотя бы с терроризмом исламских фундаменталистов, взорвавших две огромные башни в центре Нью-Йорка. Есть ли между ними принципиальные отличия, или терроризм во все времена и у всех народов ― русских народников, немецких «красных бригад» 70-х годов веком позже, воинствующих экстремистов ислама — один и тот же в основных своих чертах?[/b]
— Принципиальная разница между русскими народниками ХIХ века и нынешними исламскими экстремистами, как мне кажется, в их направленности.

Народники были под сильным влиянием идеологии Просвещения. Как могли, как умели, как подсказывало им их чувство долга, они служили идее прогресса и отдавали свои жизни за светлое будущее своего народа. Направленность идеологии современного исламского фундаментализма противоположная: они жертвуют своими и чужими жизнями во имя светлого прошлого своего народа, они хотели бы изолировать свои народы от разрушительного, по их мнению, влияния западного мира, восстановить во всей полноте былую идеологическую и духовную власть над ними, противодействовать процессам глобализации, распространению западных идей, представлений, западного образа и стандартов жизни.

Процессы эти неостановимы, что показал опыт Ирана: стоило слегка ослабить идеологическое и политическое давление хранителей традиционного уклада, и жизнь начала меняться. Молодёжь потянулась к светскому образованию на западный образец, к играм и развлечениям западного типа, всё яснее выказывая приверженность западным, а не традиционным ценностям. Я полагаю, самое существенное тут — постепенное, но неуклонное высвобождение женщин из-под вековой зависимости от патриархального уклада традиционной восточной семьи; мне кажется, для восточных мужчин это оказалось болезненнее всего остального. Подчинённое положение восточной женщины — краеугольный камень всего традиционного образа жизни, оно гарантирует привилегированное положение мужчины совершенно независимо от его личных качеств и достоинств; с таким положением, да ещё в исторически короткий срок, человеку расстаться очень трудно.

— Вы действительно считаете, что к эмансипации женщин можно относиться с таким внутренним напряжением, порождающим крайние формы экстремизма?
— Да, конечно, я думаю, это одна из фундаментальных перемен, которую несёт с собой прогресс западного образца. Возможно, мы, живущие в современном мире, уже не в состоянии оценить это в полной мере. Разумеется, к этому не сводится весь их протест против «растленного влияния» Запада, но это существенная часть их претензий к миру новейшего времени. Я полагаю, многие фундаменталисты прекрасно понимают (или хотя бы чувствуют), что их время прошло, что на самом деле прошлого не вернуть. Его можно, наверное, удерживать некоторое время силой, диктатурой, террором. Потому я и говорю, что их террор — это террор отчаяния.

Но именно прогресс западного образца вдохновлял русских народников, в том числе и террористов. Тем не менее, их терроризм тоже содержит в себе элемент отчаяния, но другого рода: они в своё время отчаялись добиться своих политических целей (направленных, повторюсь, к прогрессу, к будущему, а не к прошлому) иными средствами. Идеи социализма казались им не просто правильными, справедливыми, пригодными для построения принципиально нового мира. Эти идеи, по их мнению, соответствовали интересам и надеждам народа, могли зажечь его, поднять, заставить работать на их воплощение. Но пропаганда социалистических идей в царской России была запрещена и преследовалась по закону; народ же был слишком тёмен, необразован и вместо того, чтобы сразу проникаться социализмом и доверием к его пропагандистам, сдавал их в полицейские участки. Нужна была долгая, кропотливая работа, которая, как мы уже говорили, была запрещена — короче говоря, порочный круг, порвать который часть народников решила таким вот экстремальным способом, запугав власти и заставив их пойти на либерализацию политической жизни в стране.

— Вы говорите о террористах, по крайней мере, о русских террористах ХIХ века, как мне кажется, с некоторой симпатией. Но всё-таки это были люди, готовые пойти на убийство других людей — не на войне, в мирное время. И они не могли не понимать, что посылают своих товарищей на верную смерть, что в каждом случае возможна гибель ни в чём не повинных обывателей, которые случайно окажутся рядом. Ничего себе — убивать представителей того самого народа, ради освобождения которого они и затевали всё это безумие…
— Террористы были очень разными людьми, и отношусь я к ним очень по-разному. Был Нечаев…

— Это мошенник и шантажист, тёмная личность. Кажется, ему нужна была только власть над другими людьми, власть во что бы то ни стало и любыми средствами. А на социалистические идеи ему было, по-моему, глубоко наплевать.
— Не скажите… Конечно, это был человек, мягко говоря, неприятный; конечно, он шёл на шантаж, создавал видимость организации, но я совсем не уверен, что всё это делалось из корыстных соображений, из чистого стремления к личной власти. Он не был чужд социалистических идей, он много читал, сохранились его заметки о трудах классиков научного социализма. Разумеется, неразборчивость в средствах сделала его фигурой вполне одиозной. Но, обратите внимание, русские народники высшего, так сказать, эшелона, с которыми он встречался за границей, прекрасно поняли его сущность, знали ему цену и всё же считали возможным и полезным использовать его во имя дела.

― Что, кстати говоря, совсем не красит и самих классиков.

― Да, но были и террористы совсем иного типа — классический тип террориста-народовольца совсем другой. Кстати, классический тип сложился уже после Нечаева. Это в основном дворяне, люди с высоким чувством долга, с чувством вины перед собственным народом, который, сам оставаясь в бедности и темноте, своим трудом оплатил их образование, саму их способность читать, думать, заниматься интеллектуальным трудом, дающим наслаждение. Они «платили по счетам».

— Своеобразный способ. А что, заповедь «не убий» была ими отменена в борьбе за светлое будущее народа?
— Попробуйте понять их психологию. Прежде чем решиться на это, человек должен был перешагнуть через два порога. Порог первый — жертва собой, своей собственной жизнью во имя высокой цели. Они входили в организацию, отказываясь от родителей, жены (если только она не становилась «товарищем по борьбе»), детей. Отказываясь от профессии, в которой они могли бы сделать прекрасную карьеру. От славы, к которой, возможно, они были близки. От простых удовольствий мирной жизни. И всё это — во имя организации, созданной для благого дела.

Это прекрасно описал Тургенев в одном из стихотворений в прозе. Оно так и называется: «Порог (Сон)». Если позволите, я вам его напомню:

«Я вижу громадное здание.

В передней стене узкая дверь раскрыта настежь; за дверью — угрюмая мгла. Перед высоким порогом стоит девушка… Русская девушка.

Морозом дышит та непроглядная мгла; и вместе с леденящей струёй выносится из глубины медлительный, глухой голос.

— О ты, что желаешь переступить этот порог, знаешь ли ты, что тебя ожидает?
— Знаю, — отвечает девушка.
— Холод, голод, ненависть, насмешки, презрение, обида, тюрьма, болезнь и самая смерть?
— Знаю.
― Отчуждение полное, одиночество?
— Знаю… Я готова. Я перенесу все страдания, все удары.
― Не только от врагов — но и от родных, от друзей?
— Да… и от них.
― Хорошо. Ты готова на жертву?
— Да.
— На безымянную жертву? Ты погибнешь — и никто… никто не будет даже знать, чью память почтить!..
― Мне не нужно ни благодарности, ни сожаления. Мне не нужно имени.
― Готова ли ты на преступление?
Девушка потупила голову…
— И на преступление готова.
Голос не тотчас возобновил свои вопросы.
— Знаешь ли ты, — заговорил он наконец, — что ты можешь разувериться в том, чему веришь теперь, можешь понять, что обманулась и даром погубила свою молодую жизнь?
— Знаю и это. И всё-таки я хочу войти.
― Войди!
Девушка перешагнула порог — и тяжёлая завеса упала за нею.
— Дура! — проскрежетал кто-то сзади.
― Святая! — пронеслось откуда-то в ответ».

— Симпатии Тургенева явно на стороне девушки, как, по-моему, и ваши.
— Народников поддерживало общество, террористов ― тоже.

— Вы хотите сказать — образованное общество, в те времена меньшинство народа. А простые, не слишком образованные люди никогда их не поддерживали. Между прочим, исламских фундаменталистов их общество тоже поддерживает, причём как раз не столько образованное, сколько весь народ во главе с муллами, идеологами, политиками. Я видела по телевизору их реакцию на взрывы башен в Нью Йорке — ликующих женщин, ликующие толпы, поднимающие вверх два пальца в знак победы. Победы над кем? Над мирными служащими, не подозревающими о смерти через минуту? Над людьми, которые никогда ничего плохого им не сделали? Вот чем всё это закончилось, а начиналось, по вашим словам, так красиво. Кстати, примерно то же самое происходит на Северном Кавказе: как утверждают специалисты, самих боевиков примерно 500 человек, неуловимыми и непобедимыми их делает поддержка окружения, а не только нерасторопность наших спецслужб.
— Как в России времён террора было особое состояние общества, так и мусульманское общество тоже находится сегодня в особом состоянии. Вы исходите из того, что ценность человеческой жизни вообще — высшая ценность. Это альфа и омега вашей реакции, вашего отношения к терроризму. И моего тоже. Но следует понимать, что так было не всегда. И сегодня так далеко не везде. Мы — представители современной западной христианской культуры; даже в христианском мире совсем недавно эта ценность не была неоспоримо высшей. Я никого не осуждаю, никого не оправдываю, я пытаюсь понять. Всё-таки я историк, а не проповедник.

Я думаю, приходу каждого конкретного человека к террористам, как правило, предшествовала и какая-то личная психологическая драма. Сейчас я занимаюсь старшим братом Ленина, народником-террористом Александром Ульяновым. Он, кстати, воплощает именно классический тип народника-террориста. Для него такой драмой стала, по-моему, смерть отца — он очень любил отца. Он был немного странным человеком. По отношению к родным он порой вёл себя с необъяснимой жестокостью. Он, например, потребовал у матери свою золотую медаль, которой был награждён за прекрасную работу по зоологии на третьем курсе университета, чтобы продать её и купить какие-то необходимые ингредиенты для бомбы. И объявил ей, что свою гимназическую награду он тоже продал, по той же причине. Ну ладно, надо было — и продал; но зачем говорить об этом матери, которая, как он прекрасно знал, очень ценила его учебные успехи, гордилась этими медалями и скорее продала бы что-нибудь другое? Очевидно, он говорил ей этим: всё, что ты ценишь, теперь не имеет для меня никакого значения, и твои чувства по этому поводу тоже не имеют никакого значения…

А как он «подставил» свою старшую сестру Анну, когда в этом не было ровно никакой необходимости? Он передал через неё заговорщикам послание, хотя было много других способов, зачем он впутал в дело сестру, даже не предупредив её об этом?

Он всячески подчёркивал свою отчуждённость от семьи, даже, возможно, подсознательно: все свои письма, даже прощальное письмо перед казнью, он подписывал не именем, что было бы естественно, тем более, не каким-нибудь детским прозвищем, а полной фамилией: «А. Ульянов». Так не было принято даже при обыкновенных обстоятельствах в переписке с семьёй…

Он совершенно не защищался на процессе, когда другие боролись за себя довольно яростно и изощрённо — он же как будто сознательно шёл на самоубийство. Я думаю, так оно и было. И я полагаю, по крайней мере, у некоторых за словами о долге перед народом, за чувством вины перед ним стояло более глубинное психологическое чувство вины перед отцом или матерью: когда я был маленьким, я пожелал смерти отца; и за это должен быть наказан… Впрочем, никто никогда не смог бы доказать, было ли это с человеком на самом деле.

— Вы думаете, каждый из них был со своими странностями?
— Они были очень разные. И функционально разные. Были специалисты-технари, которые и вели себя как настоящие спецы и отлично знали, что ими организация рисковать не будет. Были теоретики, перешагнувшие первый, но так и не сумевшие перешагнуть второй порог…

— Какой второй?
— Готовность к убийству другого человека, может быть, даже совершенно невинного — мало ли как там сложится…

— Психологически это понятно, второе прямо вытекало из первого: раз я всё от себя отринул, раз сам я отказался от своей жизни и готов в любую минуту, если потребуется, принять смерть — значит я могу распоряжаться и чужими жизнями.
— Всё-таки психология устроена посложнее, чем логика. Так или иначе, многие не смогли этот второй порог переступить. Лавров так и писал: «Лично я не могу убивать, не способен к этому, но в организации есть люди, которые смогут это сделать в случае необходимости».

— Он не осуждал террор, он просто сам себя освобождал от необходимости этим заниматься?
— Конечно. Он и расценивал это как свою личную психологическую слабость. Но ведь и половина народников не переступила второго порога, образовав новую организацию «Чёрный передел», которая вообще отказалась от террора…

Классический тип народника-террориста был вытеснен из революционного движения после 1905 года. Специалисты утверждают, что именно тогда в революцию хлынуло много тёмных, подозрительных людей. Авантюристов с уголовными склонностями или прямых уголовников.

— Их тоже использовали в своих высоких целях, как в своё время Нечаева?
— Да, особенно большевики.

— Правильно, а теперь современные идеологи и теоретики террора в своих высоких целях используют женщин и детей, посылая их на смерть вместо себя. Это тоже такая психологическая странность?
— Да, есть вещи, которые я понять не могу, и это одна из них. С другой стороны, так устроена организация. Я не изучал современных исламских террористов, но, насколько я это представляю, чем более низкую ступень ты занимаешь в организации, тем больше рискуешь жизнью. Чем выше ты поднимаешься в иерархии, тем ценнее становишься для организации, тем реже приходится рисковать собой.

Возможно, среди террористов всех времён и народов существует один и тот же набор психологических типов, но в разные времена меняется их соотношение. Я уверен, что и среди исламских террористов есть образованные люди, которые, как классические народники, действуют из чувства долга перед своим народом и верности высоким идеям. Но сколько их — и сколько Нечаевых, сколько авантюристов с уголовными наклонностями? Я не знаю.

Я знаю только одно: совсем недавно правительство президента Буша приложило максимум усилий, чтобы ряды террористов росли и крепли. Реакция нашей страны на события 11 сентября 2001 года, по-моему, была просто безумна. Невозможно отвечать на терроризм полномасштабной войной, это заранее обречённая стратегия.

— Мы в Чечне занимались тем же самым.
— И тоже имели возможность убедиться в бесперспективности такой стратегии. У террориста всегда есть преимущество: он сам назначает время и место каждой акции, не оставляя противнику никакого выбора. Ни численность армии, ни техническое качество вооружений в такой ситуации не имеют особого значения. Имеет значение только готовность убивать мирных жителей, тем самым как бы терроризируя террористов. Кончается это тем, что террористов становится всё больше.

Беседовала Ирина Прусс

chaskor.ru